Часть 1
Когда-то наш далекий предок, желая полакомиться медом, отправлялся в лес, разыскивал там дупло, в котором жили пчелы, как-то вскрывал их жилище, выгребал из него мед вместе с сотами, не задумываясь, что будет дальше с разоренной семьей.
Чуть позже, посчитав, видимо, что разыскивать диких пчел и лазать по деревьям – занятие весьма хлопотное, наш догадливый пращур изготовил колоду… Он взял обрубок дуплистого дерева, прикрыл его снизу дном, а сверху – крышей, проделал в этом сооружении отверстие-леток, похожий на вход в скворечник, и стал ждать, когда в это дупло-колоду прилетит пчелиный рой. Эксперимент удался, и теперь первобытный пчеловод добывал мед уже из своей колоды.
Сначала колода оставалась в лесу – ее привязывали к дереву или устанавливали на помосте, устроенном между ветвями, а там кто-то решил поставить эти дупла-колоды недалеко от своего дома – тут хлопот с пчелами было явно меньше. Так и появились на нашей земле первые пасеки.
И все было бы ничего (кто-то и сейчас в порядке исторического эксперимента заводит у себя на пасеке одну – две старинные колоды), но пчел, живущих в колоде, обычно ждала та же самая участь, что и диких пчел, дупло которых отыскивал первобытный охотник – по окончании лета прежде, чем достать из колоды мед и воск, пчел обычно уничтожали ( закуривали серой), а на следующий год ждали, когда в колоду-улей прилетит новый рой.
Такая, разорительная для пчел система пчеловодства именуется в нашей литературе роебойной и основательно обвиняется в том, что она, эта система, вела к уничтожению лучших пчелиных семей. Тут уничтожались, прежде всего, сильные семьи, которые собирали больше меда, слабым же семьям, собравшим за лето мало меда, даровалась жизнь, и именно они становились основой пчелиного племени – они-то и отпускали на будущий год свои рои, которые снова заселяли пустые колоды.
Революция в пчеловодстве произошла тогда, когда был изобретен т.н. рамочный улей… Теперь к пчелам в улей можно было заглянуть в любое время, в любое время можно было вынуть из улья любую рамку, в которой пчелы теперь и выстраивали свои соты – в дупле-колоде соты прикреплялись прочно к потолку-голове и к стенкам дупла и изъять какой-то один сот из колоды без значительного урона для пчелиной семьи не представлялось возможным.
Теперь, возле рамочного улья, пчеловод почувствовал себя чуть ли не повелителем пчел, хотя пчелы и тут, на пасеке, оставались верными только правилам своей прежней дикой жизни. Получив возможность в любое время заглянуть в улей, вынуть из улья и осмотреть рамки, заменить одну из них другой, достать в любое время мед, не нарушив вроде бы жизни пчелиной семьи, мы забывали, что любое вмешательство в жизнь тех же пчел со стороны человека не может не сказаться на их жизни…
Как-то я принялся подсчитывать, сколько раз за сезон (с весны до осени) заглядывает в жилище своих пчел наш нынешний пчеловод-экспериментатор, как часто вмешивается он в жизнь пчелиной семьи, стараясь диктовать ей свою волю, и ужаснулся: порой кто-то из пчеловодов вообще не оставляет своих пчел в покое.
Не отсюда ли повышенная агрессивность наших подопечных?
А какая семья лучше работает, больше приносит меда: лишенная покоя, находящаяся в состоянии постоянного стресса или же та, которую почти не тревожит пчеловод?
Сдается мне, что наше нынешнее чрезмерное “внимание” к жизни пчел в улье должно сказаться не только на их характере, но и на их физическом состоянии – различные беды нет-нет да и посещают наши пасеки, нанося урон тому же пчеловоду.
Словом, задумывался я давно, как быть, как вернуть пчелам милую им их природную обстановку, как создать пчелам на наших пасеках те условия жизни, в которых они и закрепились прочно как вид? И в то же время сохранить такие преимущества пасечного содержания, как весьма высокую товарность – не секрет, что на своих пасеках мы получаем от пчел порой очень много меда.
Вот таким поискам я и отдался полностью, как только у меня наконец появились свои собственные пчелы. Теоретически я был давно подкован, а все остальное давалось мне уже практикой.
Кто-то мне, возможно, и возразит: можно ли без постоянного контроля за жизнью пчелиной семьи получить от нее много меда – мол, те же бортники, которые, помня древнее ремесло, до сих пор ходят за пчелами, живущими в специально устроенных для них дуплах деревьев, и навещают своих подопечных обычно лишь два раза в году ( по весне, когда проверяют, как пчелы перезимовали, и по осени, когда вырезают из гнезда часть сотов с медом), получают от своих пчел куда меньше меда, чем мы со на своих пасеках.
Да, действительно, бортник обычно добывает всего с десяток килограммов сотового меда с одной борти, в то время как от семьи пчел, живущей в рамочном улье, можно другой раз накачать меда в несколько раз больше.
Но дело здесь не в системе ухода, а в том, что по своему объему наш рамочный улей с различными магазинами и надставками может быть куда больше, чем дупло-борть. Оставьте на пасеке улей без магазинов и надставок и вы тоже получите меда никак не больше, чем бортник-старатель от каждой свои борти.
В конце концов какие-то выводы я смог сделать. О чем и постарался рассказать в своей работе “Как я хожу за своими пчелами”, первую часть которой и передаю сейчас на суд читателей…
Инженер, Писатель-натуралист, Крестьянин-пчеловод А.Онегов.
Мое знакомство с пчелами сначала было заочным. Среди книг, которые окружали меня в детстве, была и красивая книга-альбом, посвященная Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставке, впервые открывшейся в Москве в 1939 году. Эта выставка – ВСХВ – располагалась именно там, где сейчас устроен Всероссийский Выставочный Центр. Да и основные сооружения нынешнего ВВЦ, за исключением современных коробок-складов, как раз и были когда-то павильонами ВСХВ.
Так вот в книге-альбоме с торжественным названием “Смотр побед Социалистического сельского хозяйства” было и несколько страниц, посвященных отечественному пчеловодству. Здесь прежде всего говорилось, что “СССР по развитию пчеловодства занимает первое место в мире”, что “в нашей стране больше пчелосемей, чем в Соединенных Штатах Америки, Германии и Японии вместе взятых» и что среди наших знатных пчеловодов есть и такие, какие от каждой пчелосемьи могут получить более 100 кг меда. Тут же была и фотография, где пчеловод угощает колхозных ребятишек медом в сотах… Вот этот самый мед в сотах и помнился мне очень долго – попробовать такой сотовый мед мне удалось только спустя много лет , уже возле своих собственных пчел.
Но, конечно, не сам мед-продукт постоянно подогревал мой интерес к пчелам – пожалуй, еще с раннего детства я мог считать себя натуралистом, ибо во мне постоянно жил интерес ко всему живому. Я увлекался птицами и аквариумными рыбками, устраивал террариумы, разыскивал разные травы и, конечно, не мог не присматриваться к самому тайному, поражающему порой наше воображение миру насекомых… Ну, как уж здесь обойти пчел, которые, оставаясь настоящими дикими существами, давно жили рядом с людьми.
К тому же сама обстановка пасеки, жизнь пчеловода часто вдали от людей, это одиночество-слияние с природой, не могли не притягивать к себе молодого человека, мечтавшего с детства о жизни в лесу, на берегу озера, как говорится в таком случае, один на один с природой.
Самой первой пасекой, с которой я познакомился уже очно, была колхозная пасека неподалеку от г. Белоомута, на границе окских заливных лугов и мещерской чащи…
Небольшой, уютный домик смотрителя пчел, пчеловода, сразу перед домиком рядами ульи с пчелами, за домиком и пчелами стеной мещерское чернолесье, где чуть ли не на каждом шагу неслышными тенями-приведениями поднимались перед тобой кулики-вальдшнепы, совсем неподалеку озеро Развань – заповедные утиные места… А тут еще чудесный пес, гончак-костромич, и покорная лошадка – транспорт на вое случаи жизни, кроме весеннего половодья, для которого у пчеловода был припасен вместительный окский челн-долбленка.
На этой пасеке я бывал много раз, порой оставался здесь не на один день и, уже зная, что такое пчелы, всегда удивлялся, почему эти пчелы не обращают никакого внимания ни на собаку, ни на лошадь, которые все время рядом с ульями – ведь и собака, и лошадь, судя по всему, могут вызвать агрессию со стороны пчел,.. Ко всему прочему пчелы вроде бы и не переносят резких запахов, не переносят запаха пота лошади… И позже я не раз был свидетелем того, как реагировали пчелы на близость такой же рабочей лошади…
Последний раз я был свидетелем такого события, которое произошло возле моих пчел на Ярославщине… По зиме мой сосед вывозил на огород навоз из хлева и оставлял его, не особенно задумываюсь о последствиях, возле самого забора, за которым стоял мой улей. До весне, перед тем как вспахать огород, мой сосед явился сюда с лошадью и телегой и принялся было нагружать на телегу заготовленное по зиме удобрение… Я почти тут же отметил происходящее, но не успел предупредить неосторожного человека… Лошадь рванулась в сторону и понеслась, как бешеная, по усадьбе, увлекая за собой перевернутую на бок повозку. Досталось и неосмотрительному человеку…А ведь только что пчелы мирно работали – еще цвела ива, был взяток и предположить неожиданную агрессию своих подопечных, судя по всему, я не мог.
Что же сдерживало пчел там, у Белоомута, почему они так мирно вели себя по отношению и к собаке, и к лошади, да и к нам, гостям пчеловода?.. Ведь ни разу за все время посещения той «мирной» пасеки ни одна пчела не ударила меня.
В то время я еще не разбирался в породах пчел, а потому и не могу сказать, за какими именно пчелами ходил тогда хранитель пасеки, пчеловод: были ли это кавказские пчелы или пчелы-карпатки, отличающиеся более мирным нравом. Я же всегда имел и имею дело только с русской (среднерусская порода – по классификации министерства сельского хозяйства СССР) пчелой, которая по описаниям отличается большей злобливостью, чем ее кавказские и карпатские сестры.
Эта злобливость или агрессия среднерусской пчелы кого-то и пугает, и именно поэтому некоторые мои знакомые пчеловоды вполне сознательно “извели” своих русских пчел-боровок и заменили их на переселенцев с Карпат. И теперь похваляются тем, что работают возле своих пчел, не опуская на лицо сетку со шляпы пчеловода.
Да, действительно, моя среднерусская пчела немного посерьезней и работать с ней, т.е. заглядывать в ее жилище, без защитной сетки на лице, я не решаюсь. И чаще это делаю не потому, что боюсь пчелиных укусов – я не хочу лишний раз провоцировать, раздражать своих пчел: одна единственная пчела, ударившая тебя, может тут же вызвать такую же агрессивную реакцию сразу многих пчел – запах яда, оставленного врагу, обычно является сигналом к отражению внешней агрессии: «Тревога! Все на защиту семьи!»
Вот эта самая агрессия пчел, и агрессия опасная не только для животных; но и для людей, и стала волновать меня, пожалуй, прежде всего, как только я поближе познакомился с пасеками, пчелами и пчеловодами… Нет, интерес к этой стороне жизни медоносной пчелы никак не был связан с моими личными опасениями (я человек вообще-то не из трусливых) – я прежде всего старался найти причины, вызывающие агрессию, а там и попробовать наладить с пчелами такие отношения, которые с их стороны не рассматривались бы как слишком враждебные.
Я уже упоминал, что наиболее злобной считается наша среднерусская пчела.,. Кто-то эту повышенную агрессивность, злобность, а точнее, ревностное отношение к целостности своего дома, своей семьи, своей жизни, не желание допустить сюда никакого врага, объясняет особыми, лесными условиями жизни нашей среднерусской пчелы: мол, у пчел, живущих в лесу, всегда был очень опасный враг-медведь, который мог забраться на дерево и вскрыть дупло, где поселились пчелы. Отсюда, мол, и реакция нашей русской пчелы на одежду из шерсти, на распущенные, не убранные под шляпу или платок волосы. И что особенно интересно – реакция на позу человека, находящегося неподалеку от улья, а то и просто на пути пролета пчел…
Волосы, убранные тщательно под платок или под шляпу пчеловода – это правило я обязательно соблюдаю возле своих пчел, а потому всем желающим навестить мой сад и моих пчел предлагаю все-таки одеть на голову приготовленные для такой дели шляпы. И тут я беспокоюсь не столько о безопасности своих гостей, сколько о мирной обстановке на пасеке.
Действительно, если пчела почему-либо решает атаковать, прогнать вас прочь, то, как правило, эта атака бывает направлена именно на вашу голову, не прикрытую головным убором, или на волосы, выбившиеся из-под головного убора.
Обычно такое же «внимание» проявляют пчелы и к одежде из шерсти и меха. Шерстяная кофта, свитер, тренировочные брюки из шерсти, меховая оторочка-воротничок – моя пчела, обнаружив в вас врага и желая атаковать-прогнать прочь, нацеливает свою атаку прежде всего на эти части вашей одежды.
Поза человека и реакция пчелы?..
Только-только прибыв на Ярославщину, я поинтересовался у своего соседа: держит ли он пчел? В ответ услышал: «Ну, их к бесу – пропалывать грядки не дадут»… И вправду, я могу спокойно ходить возле ульев, когда не преграждаю собой пути лета пчел ( эти свои дороги-коридоры пчелы порой очень ревностно охраняют), могу достаточно долго оставаться на одном месте, наблюдая за жизнью того или иного улья, но стоит нагнуться над грядкой с овощами, заняться той же прополкой, как тут же над тобой появляется пчела-охранник и начинает носиться кругами, стараясь то ли найти у тебя более уязвимое место, то ли таким образом прогнать тебя прочь.
Отмахиваться от пчелы бесполезно и опасно – обычно в ответ на такую вашу реакцию следует тут же удар пчелиной «шпаги». Надо подняться во весь рост и замереть на какое-то время, не двигаться. И пчела-охранник, хотя и продолжит угрожающе носиться над твоей головой, но ее атакующие круги станут шире. И тут ты можешь, не торопясь, покинуть опасное место. Пчела обычно отстанет и успокоится…
Участок земли, принадлежащей мне, узкий, шириной около20 м, а длиной под 200 м – эдакий проспект-коридор. Часть участка, где у меня сад, пчелы и огородные грядки, я обнес забором, а остальную, большую часть принадлежащей мне земли оставил под картофельное поле и дикорастущие травы. От картофельного поля до моих ульев что-то около 100 м, причем между картофельным полем и пчелами – сливы, вишни, яблони и достаточно высокий забор, т.е. пчелы, отправляясь за взятком вдоль моей усадьбы-проспекта, вынуждены так или иначе достаточно высоко подниматься над землей и набранную высоту они обычно и выдерживают вдоль всей моей усадьбы, так что человек, находящийся на картофельном поле, вроде бы никак не мешает полету пчел на пастбище.
Правда, на обратном пути пчела, собравшая нектар, становится потяжелей и летит пониже, но все равно и тут пчелы никак не наталкиваются на человека, занятого работой на картофельном поле. Тем более, что человек, окучивающий, пропалывающий свою картошку или добывающий с помощью лопаты урожай из земли, а потому совсем низко склонившийся над землей, уж никак не оказывается для пчел каким- либо препятствием. И тем не менее именно тут, возле моей картошки, пчелы и досаждают мне другой раз больше всего…
На картофельное поле я отправляюсь обычно в то время, когда у пчел начинается активный лет на пастбище – пчелы идут за взятком. Обратно возвращаются тяжелые – в таком нагруженном состоянии пчела, как правило, совсем не агрессивна. Но вот солнце повыше, ближе к полудню, лет пчел на пастбище становится слабым и тут-то как раз без каких-либо видимых причин возле тебя оказывается чрезвычайно возбужденная пчела, которая почти тут же старается ударить тебя в голову, в спину… Ты выпрямляешься во весь рост, пчела вроде бы немного успокаивается, но не отстает. Снова склоняешься над землей, и пчела тут же бросается в атаку. А рядом с ней появляются вторая, третья, а то и четвертая ее сообщницы.
С картофельного поля надо уходить. Пережидаешь какое-то время в доме, в помещении, надеваешь на голову шляпу пчеловода, даже опускаешь на лицо сетку и снова принимаешься за работу. И снова, как только ты склоняешься над землей, появляется пчела, за ней другая, и они норовят ударить тебя. Но уже целят не в голову – голова закрыта шляпой – ударить могут в спину, в руку.
Безусловно, острая реакция была и здесь на человека, склонившегося над землей и вроде бы напоминавшего собой некое четвероногое существо. Может быть, это, действительно, память через века, память генетическая, нашей лесной пчелой тех бурых охотников за медом, которые постоянно промышляли когда-то возле дуплистых деревьев, где селились пчелы?
Но мне интересны тут и другие обстоятельства… Работающая пчела, летящая на пастбище и находящая там нектар и возвращающаяся обратно с добычей, совсем не обращает внимания на меня – медведя… Но вот солнце, полуденная жара. Пчелы возвращаются обратно почти без взятка… Возможно, именно такие пчелы и «вспоминают» тут своих прежних четвероногих обидчиков – другого занятия у них сейчас вроде бы и нет…
Скорей всего все это именно так, ибо занятые делом пчелы весьма и весьма покладисты – именно в это время, когда пчела хорошо работает, когда несет и несет в улей взяток-нектар, и работаю я с пчелами, заглядываю в их жилища и, как правило, не встречаю особого сопротивления. Но вот заканчивается утренний лет-взяток, и пчелы настораживаются. И здесь я придерживаюсь своего правила: «Не трогать пчел, не работать с ними, когда они этого не хотят!» Поэтому все работы с пчелами я и планирую на утренние часы и обязательно при условии неплохого взятка.
Днем пчел я стараюсь не беспокоить . Можно поработать с пчелами и поближе к вечеру, когда спадет жара и пчелы снова могут отправиться за взятком. Но тут обычно взяток не столь богат, как утром, после ночной росы (исключение обычно составляет тут только взяток с цветущей липы, которая щедро делится о пчелами нектаром именно в вечернее время).
Нередко мои знакомые пчеловоды жалуются, что пчелы, мол, в этот раз слишком злые. Действительно, например, жаркое лето с плохим взятком не способствует мирному поведению пчел. Но это лишь основа для возможного агрессивного поведения: плохо пчеле, не беспокой ее, оставь в покое. Но мои знакомые, что жалуются на злых пчел, обычно не особенно задумываются тут: надо им, захотелось посмотреть пчел и они принимаются за свое дело. Пчела и так в плохом настроении, а тут еще человек досаждает. Ну, скажите, как в таком случае не стать злым…
Еще хуже, если пчеловодством занимается человек, не живущий рядом со своим пчелами. Такие пчеловоды, работающие на своих пасеках наездами, к сожалению, у нас есть. Живет человек в райцентре, а пчел держит у какой-нибудь старушки в дальней деревне (здесь и медосбор получше!). Вот и навещает такой пчеловод-кочевник своих пчел только в удобное для него время. Облечется с ног до головы в защитные латы и «трясет» пчел, не смотря на все их протесты. Пчелы взводятся до предела, атакуют врага, стараются пробить одежду; перчатки, оставляя на одежде яд, а запах яда вызывает к атаке все новых и новых пчел.
Завершит свое дело такой пчеловод, покинет нашу деревню, а пчелы-то не успокаиваются. Они продолжают искать врагов. И находят соседей через дом, через два, через три… Ребятишки, отдыхающие у нас в деревне по лету, это обстоятельство давно подметили и не однажды ни с того ни с сего покусанные пчелами, взвинченными пчеловодом-кочевником, определили для себя опасное время: «Пчеловод сегодня явился, теперь три дня в проулок не выходи.»
Могу отчитаться: даже в самые неудобные для пчел годы (засуха, жара и, как следствие, отсутствие постоянного взятка), когда мои знакомые пчеловоды особенно жаловались на своих злых пчел, порой вообще не подпускавших их к ульям, я обычно никак не страдал от своих подопечных – чаще всего не знал тут ни одного незаслуженного укуса, ибо твердо придерживался все того же самого правила: «Не трогай пчел, когда они этого не хотят».
Может быть, именно такого правила придерживался и хранитель пасеки у Белоомута, на краю Мещеры, где впервые встретил я настоящий мир, в котором жили и пчелы, и человек, и собака, и лошадь…
Но бывают события в жизни пчел и человека, когда установившийся мир все-таки нарушается, как бы ты этого ни хотел…
Обычно каждая пчелиная семья, не плохо перезимовавшая и быстро набравшая по весне силу, уже в мае начинает задумываться о возможном расселении по округе. В таких случаях говорят, что семья входит в роевое состояние: она накапливает большое количество молодых пчел, не занятых работой в улье, а поскольку хорошего взятка в это время еще нет, то и не загруженных работой на пастбище. Вот такие, накопившиеся в семье, молодые, безработные пчелы и отправляются однажды путешествовать по округе в надежде обосноваться на новом месте, устроить новую семью. Тут вместе с молодыми пчелами отправляется путешествовать и старая матка-царица, родная мать этих самых пчел.
Пчелы, собравшиеся в такое путешествие, и составляют собой т.н. рой, который в определенное время покидает родной улей и обычно перед тем, как отправиться в дорогу, садится или, как говорят, прививается, где-нибудь неподалеку от своего прежнего жилища.
Привиться , сесть, рой может, например, на ветку, сук яблони, на стволик вишни. Рой, привившейся к горизонтальной ветке, суку или к склоненному к земле стволику садового деревца, обычно собирается очень компактно – он напоминает тут собой большую каплю воды, которая пока только накапливается на ветке перед тем, как упасть вниз. Большая часть капли-роя еще на ветке дерева, но нижняя его часть уже свисает достаточно далеко вниз. И тут пчеловоду остается лишь поднести к такой капле-рою роевню или ящик для сбора роя, а там резко, но коротко тряхнуть ветку, где привился рой, и почти вся масса пчел тут же оказывается в роевне ( ящике). В этом случае в роевне (ящике) вместе с пчелами сразу окажется и пчелиная матка.
Ящик устанавливается затем на земле под дерево, откуда только что был снят рой, ящик прикрывается крышкой, оставляют только небольшую щель и дальше ждут, когда те пчелы, что остаются пока на дереве, обнаружат, что матки среда них нет, и направятся в ящик (роевню), где уже сидит пойманный вами рой. Когда все пчелы роя соберутся в ваш ящик, вы можете сказать: «Все – рой собран!»
Обычно такая операция не занимает много времени – чаще всего одного часа хватает на то, чтобы всю эту работу закончить. Общение с пчелами тут происходит, как правило, мирно – пчелы, которых вы ловко стряхнули с ветки дерева, видимо, не успевают усмотреть в вас врага. Правда, и тут надо быть во всеоружии: при шляпе пчеловода, с опущенной на лицо сеткой и часто с перчатками из плотной ткани.
Куда хуже, если рой , покинувший свой улей, садится, прививается так, что вы разом не можете стряхнуть его в свою роевню… Например, очень любят рои прививаться к стволу той же яблоня – в этом случае рой как бы растекается по стволу, окружая его со всех сторон неким метровым-полутораметровым рукавом. Уж тут такой рой никак не стряхнуть с одного раза в роевню – тут пчел приходится собирать постепенно с помощью черпачка или большой деревянной ложки. Соберешь какое-то количество пчел, отправишь их в роевню (ящик), прикроешь ящик, чтобы не вылетели, и снова черпачком собираешь отроившихся пчел,
Ствол дерева, к которому таким образом, неудобно, привился рой, обычно не очень ровный, корявый, да еще как-нибудь скрученный, да еще рядом с ним и вдоль него тянутся какие-нибудь ветки – словом, сидит рой в самых что ни на есть джунглях-зарослях…. Вот тут-то и возникают порой у пчеловода сложности…
Именно такой, неудобный, рой и вышел однажды у моей соседки, Марии Андреевны Меркуловой, всю жизнь ходившей за пчелам и собиравшей свои рои другой раз вообще голыми руками, без всяких черпачков, ложек, не защищая руки никакими перчатками…
Как-то по утру пришли ко мне внуки Марии Андреевны: мол, так и так – бабушка вас к себе зовет. Прибыл я по приглашению и вижу: сидит Мария Андреевна на скамейке возле своего дома и поглядывает на одичавшую яблоню, что высится неподалеку. И там, на яблоне, поближе к вершине, распластался, разлегся по нескольким ветвям сразу очень приличный рой…
Я подумал, что Мария Андреевна собирается просить меня снять для нее этот рой – пасеку свою она только-только начала восстанавливать после погрома, который устроил у нас совсем недавно хищный клещ варроа ( почти все пчелы в округе этими клещами были уничтожены). Но добрая женщина, зная мои страдания (я тоже оставался без пчел – только-только прибыл на новое место, на Ярославщину, и почти тут же потерял все свои семьи, привезенные сюда с севера), определила этот богатый рой именно мне… Я снял в конце концов этот рой и готов был отдать его хозяйке, но подарок есть подарок, за который я вечно буду благодарен доброму человеку – с этого роя настоящей среднерусской пчелы к пошла дальше вся моя нынешняя пасека… Но сначала было вот что…
Снимать рой помогал мне мой гость-товарищ. Он оставался внизу, под яблоней, возле ящика, в котором находились рамки о сушью ( сушь – это рамки с пустыми пчелиными сотами). Я же, надев шляпу пчеловода и опустив на лицо сетку, осторожно поднялся по стволу яблони к пчелам, держа в руке легкое жестяное ведерко-подойник (на 10 л жидкости). В ведре был ковшичек, чтобы собирать пчел, и веревка, на которой я намеревался опускать ведро с пчелами вниз своему товарищу… Операция выглядела примерно так: я собирал часть пчел роя в ведро и быстро, чтобы пчелы не успели разлететься, опускал ведро вниз. Мой помощник это ведро принимал, высыпал пчел в ящик на рамки с сушью и закрывал ящик крышкой, чтобы пчелы оставались на месте и ждали, когда к ним будет доставлена их матка.
Когда рой висит на ветке (на суку) эдакой набухающей каплей, определить, где находится матка, не очень трудно – она обычно в середине “капли”. Но если рой «растекается» по стволу дерева или распластывается сразу по нескольким ветвям, то местонахождение матки в этом случае определить трудней… Задача же пчеловода, снимающего рой: как можно скорей снять вместе о пчелами матку и отправить ее в роевню ( ящик) – тогда пчелы из роевни (ящика) уже никуда не разлетятся.
Вот и определял я, где прежде всего искать мне матку, откуда прежде всего собирать ковшичком пчел, не слишком удобно для меня разместившихся среди жестких ветвей одичавшей яблони. Простора для маневра у меня почти не было. Шляпа, одетая на голову, того и гляди, могла зацепиться за какой-нибудь сучок… И такое случилось… Я повел головой, и сетка, прикрывавшая мое лицо, поползла вверх с правой щеки… И тут же пчелы, уже потревоженные мной, уже насторожившиеся, готовые к отражению агрессии, бросились в атаку. Я ухватил рукой сползающую с лица сетку, вернул ее на место, и тут вся ярость моих будущих подопечных обратилась на мою руку, удерживающую спасительный головной убор.
С большим трудов сохраняя видимое спокойствие, я опустил вниз на веревке ведро о ковшичком и каким-то количеством пчел и, стараясь не потерять по дороге шляпу-защитницу, как можно, поспешнее спустился о дерева. Но пчелы не приняли мой отходный маневр за сигнал к миру. Они все еще хозяйничали под сеткой моей защитной шляпы, а главное, облепили мою правую руку сплошной жалящей массой.
Признаюсь: тут я уже побежал – побежал к бочке с водой, стоявшей возле дома. И только опустив правую руку в воду и скинув с себя шляпу вместе с развоевавшимися пчелами, почувствовал некоторое облегчения…
Как ни странно, правая щека, изрядно побитая пчелами, меня меньше всего беспокоила, а вот рука, распухшая до локтя, и почти потерявшие подвижность пальцы давали о себе знать довольно-таки долго… Но как помнилось мне: в подобных случаях должна вроде бы помогать пострадавшим самая обычная водка – всего100 – 150 г. Такое снадобье дома, к счастью, оказалось и, очень может быть, помогло в том случае и мне. Но лекарство-водка была уже потом, после того, как злополучный рой был все-таки снят о дерева и благополучно доставлен к новому месту жительства.
Чуть-чуть придя в себя, отмывшись и вытряхнув последних пчел из шляпы, я снова вернулся к рою, засевшему прочно на довольно-таки высоком дереве. Правда, в этот раз я не полез к пчелам, а, получив от хозяйки согласие, опилил осторожно один из суков яблони, где засели пчелы. Мы осторожно спустили спиленный сук вниз, на землю и, как положено по классическим правилам пчеловодства, разом отряхнули рой в приготовленный для него ящик.
Пчел в рое оказалось много – они сразу заняли все 12 рамок о сушью, что были в ящике. Рой я пересадил в приготовленный для него улей, добавив еще две рамки с вощиной (улей был рассчитан на 14 рамок).
События эти происходили в самых последних числах июня, а уже в начале августа я вынул из улья, куда был посажен знаменитый рой, четыре полновесные рамки о медом, оставив пчел на зиму на 10 рамках – запаса собранного здесь меда вполне хватило и на зиму и на начало весны. Пчелы отлично перезимовали и уже в конце мая отпустили первый рой. Этот рой я благополучно поймал и поместил в приготовленный для него улей, который так и поименовал – “Первый рой”.
За первым роем моя перезимовавшая семья, ставшая далее родоначальницей всей моей нынешней пасеки, отпустила еще и второй, и третий рой. Моя пасека сразу увеличилась на три семьи, и только с одной из этих семей я не стал собирать медовую дань – две же другие и сама семья-родоначальница одарили меня без всякого ущерба для себя отличным медом, собранным с кипрея, лугового василька, пустырника, луговой герани, лопуха и осота…
