Пчеловодство выходного дня

МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКАТУЛКА ИНСТИНКТОВ

Второе рождение биоробота. — Информационный двойник. — Клавиатура рефлексов и мелодии пчелы-кормилицы.

Среди неистощимого на формы жизнеустройства племени муравьев выделяются виды с не очень привлекательными с точки зрения человека свойствами. Это муравьи-“рабовладельцы”. Процветание их колоний основано на систематических набегах на гнезда других муравьев. Цель набегов — добыча, но отнюдь не пищи, а… муравьиных яиц. Эти беспомощные, запеленатые в коконы куколки и есть будущие “рабы”. Впрочем, о них можно писать и без кавычек: пробудившись через положенное время к взрослой жизни, они полностью утрачивают свои видовые инстинкты.

Бурый лесной муравей, явившийся на свет в гнезде воинственного племени кроваво-красных муравьев-рабовладельцев, не подозревает о трагической “смене декораций”. Он ведет себя так, словно находится в родном гнезде. Ничто в его поведении не говорит о том, что он слышит заложенный в его генах “голос предков”. Мы же, по собственному опыту выкармливания в домашних условиях диких животных, давно усвоили, что “сколько волка ни корми, он в лес смотрит”. Да и опыт пеночки, насыщающий безмерный аппетит кукушонка, не говорит ли об этом?

У муравьев, склонных к разбойному промыслу, приручение и “одомашнивание” других существ отличаются пугающей надежностью. Несчастные пленники в чужом гнезде обречены остаться без потомства: у них нет матки, а гены клеток их тела не способны перетечь в воспроизводящие яички, которые могли бы стать “душой и плотью” нового племени. Жизнедеятельность “рабов” не только бесполезна, но и смертельно вредна для их собственного вида — они выкармливают его злейших врагов.

Но “рабы” глухи к упрекам видовой совести. Они все забыли, а точнее, так ничего и не вспомнили. Их новые хозяева провели с ними какую-то неслыханную операцию, полностью стерев полученную от рождения программу поведения. Посмотрите, что делает маленький пленник, встретив на поверхности “настоящего” бурого лесного муравья. Нападает на своего бывшего соплеменника, как на заклятого врага.

Выращенный во вражеском стане, он имеет лишь оболочку своего вида да его неутомимую мускульную силу. А что еще нужно “рабовладельцам”? Подсуньте “рабу” родное яйцо от своей же бывшей родной матки и что же? Запах яйца приведет муравья в ярость, и он тут же разорвет своего собрата в “муравьиных пеленках”.

Вот страшная власть общественных насекомых над себе подобными, нигде больше в животном мире не обозначенная с такой безнадежной убедительностью.

Что за механизм этой неведомой нам психогенной хирургии, применяемой в муравьиных войнах и грабежах? Или картина событий излишне драматизирована и ситуация в своей основе более проста?

Действительно ли “амазонки” выделяют вещества угрожающего типа, применяя их лишь для яиц чужой генетической природы? Или они докармливают юных “рабов” той же пищей с содержащимся в ней “букетом” соединений, которой ранее кормили и свою молодь, готовя к будущим разбойным набегам?

Исследователи отмечают факты поведенческого вырождения “амазонок”. Наполнив гнезда послушными работниками, хозяева-“рабовладельцы” утрачивают со временем и многие свои собственные привычки. Дело доходит до того, что они разучиваются самостоятельно принимать пищу: маленькие “рабы” должны им ее подавать прямо в ротовое отверстие. Теперь уже “амазонки” рабски зависят от своих бывших “рабов”, и справедливость, похоже, может бить в свои литавры!

Такое перерождение “амазонок” говорит как будто бы в пользу гипотезы о специальных веществах, жертвами которых становятся сами хозяева, поскольку от контакта с ними у них начинают “разваливаться” механизмы их собственного поведения.

Это возвращает нас к опытам Губина — Халифмана. У пчел, как мы видели раньше, в вопросах согласования поведения действует принцип: “веди себя, как я, делай то, что делаю я”. Однако в опытах по запечатыванию меда в улейках не было бывалых пчел, способных передать такую информацию: все работницы состояли из только что рожденных, не имевших ранее никакого жизненного опыта особей. Тем не менее, свободные от влияния опыта взрослых насекомых, эти пчелы удостоверили нас, что они получили и сберегли вполне четкие указания от пчелиных “нянек”. Разумеется, получить их они могли лишь в те мгновения контакта, когда “няньки” ухаживали за своими питомцами, свернувшимися в тихие безмолвные колечки личинок.

Общение личинок с пчелами-кормилицами действительно удивляет своей интенсивностью. Жизнь личинки длится всего 6 дней, но за это время ухаживающие за ней пчелы умудряются посетить ее более 10 тысяч раз. Или чаще одного раза в минуту.

В чем причина такого сверхвнимания? Само-то кормление не требует надоедливых ежеминутных заглядываний. Дело, очевидно, в другом. Пчелы столь же неравнодушны и к матке. Постоянно окружая ее плотной свитой, они не только кормят матку и ухаживают за ней, но и постоянно слизывают с нее какие-то вещества. Природу ряда из них удалось выяснить. Это феромоны — регуляторы жизнедеятельности семьи и сохранения ее целостности. Роль их простирается в необычные для мира млекопитающих области. Оказалось, что феромоны выделяет не только матка, но и пчелиный расплод — личинки, вызывая у своих воспитательниц столь неодолимую потребность постоянно заглядывать в восковую каморку.

Возле этих двух источников — матки и молодого расплода и собираются все пчелы. Даже угроза голода, как мы видели раньше, не вынудит их покинуть источающие неотразимо привлекательные вещества центры семьи.

Может ли пчела-кормилица, как выясняется, не менее нуждающаяся в “связях” с личинкой, чем личинка с нею, передать ей информацию, как печатать мед и подобные нюансы поведения в “туманном будущем”? Нам не следует забывать, что личинка после этих ежеминутных обхаживаний будет вскоре замурована в своей восковой колыбельке крышечкой и подвергнется сложнейшим перестройкам — фазам метаморфоза.

В них исчезнет старое тело и зародится новое с совершенно другой внутренней и внешней структурой — организм взрослого четырехкрылого насекомого.

Неужто в этом биохимическом котле, переплавляющем “все” и “вся”, могут сохраниться структуры, которые сберегают “нашептывания” и “рассказы” пчел-кормилиц? Причем не одной, а сотен разных, поскольку “няньки” и “дети” у пчел общие.

Этот вопрос ставит нас в трудное положение.

В итоге получается, что мы оказались как бы в состоянии “невесомости”: передача информации состоялась, а каким путем это произошло — совершенно неясно. Прежде всего, ученые предположили, что информацию личинкам пчелы-кормилицы передают через вещества своего молочка, однако неясно, как они это делают.

Ведь отдельные молекулы, хаотично двигающиеся в растворе (а молочко пчел — жидкая пища, то есть раствор), не способны передать весь объем столь сложной информации. Даже элементарные познания в химии показывают, что отдельные молекулы, пусть самые сложные, не в состоянии сами что-либо “рассказать” и тем более “показать” личинкам, включая такие детали — оставлять ли прослойку воздуха между восковой крышечкой и медовым мениском в ячейке или лепить ее впритык.

Знаменитые молекулы ДНК, спирали которых — основное “наполнение” генов, несут код для синтеза других молекул, той же ДНК и молекул белка. Именно по “чертежам” ДНК и сходящей с нее матрицы — информационной РНК — и строится как тело личинки, так и впоследствии — тело куколки и взрослой пчелы.

Способна ли сама по себе ДНК или образуемая ею спираль с примыкающей “свитой” молекул кодировать и более сложную поведенческую информацию, то, что мы называем инстинктом, пока неясно. Однако ясно, что все алгоритмы, или схемы рефлекторного поведения, так или иначе, хранятся в памяти воспроизводящей клетки, считываясь строго синхронно с другими физико-химическими процессами.

Каким же путем “пчелиные няньки” взывают к жизни нужную “ноту” поведения из этих многослойных видовых хранилищ памяти?

Раз мы упомянули про ноту, представим себе современную музыкальную шкатулку, в которой хранятся записи тысячи различных мелодий. Неважно, на чем сделаны эти записи: на дисках, магнитофонных лентах или нанесены лазером на современный носитель — кристаллы танталониобата калия. Информация “безразлична” к своему физическому носителю. В шкатулке хранится запись множества мелодий, а на клавишах для включения названа каждая из них. Вопрос, следовательно, в том, кто и как будет нажимать на эти клавиши.

Вот примерно в такой ситуации и оказывается пчела-воспитательница, когда на ее глазах из перламутрового столбика яичка выклевывается личинка будущей работницы улья.

Генетический ресурс развивающихся клеток личинок огромен, он включает не одну тысячу различных химических и поведенческих программ, накопленных миллионами лет эволюции. Реализоваться же, воплотиться в организм с определенным типом поведения могут лишь некоторые. Недаром большая часть наследственного материала — генома — представлена столь интригующими современных исследователей “молчащими генами”. Они и хранят “Know-how” (знания и технология) па все случаи и перипетии жизни вида.

“Озвучить” и включить в работу нужные из них может – тот, кто, зная кодировку и расположение “клавишей”, приступит к формированию облика будущего организма трудового члена колонии. Поэтому сам вид по потенциальным возможностям своего генотипа уподоблен айсбергу, где его главная подводная часть (генотип) скрыта от взора наблюдателя в толщах воды, на поверхности видна лишь тонкая полоска реализованных возможностей (фенотип).

Итак, семья пчел. Ей отнюдь не безразлично, как поведет себя будущая работница, имеющая на первых порах жизни столь послушный и безучастный вид личинки. Важнейшее условие существования семьи — максимальная синхронизация в поведении пчел. Если нарождающееся поколение не сможет понимать с “полуслова” язык старшего, колония окажется в плачевном состоянии. И вот в роли корректировщика и настройщика наследственности и выступает пчела-кормилица.

Каким же “инструментом” орудует пчела, имея дело с таким айсбергом наследственных накоплений? Использует она, как показывают научные данные, “химический ключ”.

Если отдельная молекула не в состоянии сама исполнить роль “рассказчика”, то она прекрасно справляется с ролью посыльного, напоминающего “шкатулке” о той мелодии, которую нужно сыграть. Вот этим букетом “напоминающих молекул” (феромоны и другие типы соединений) и насыщено молочко пчел-кормилиц.

Ударяя ими по клавиатуре видовой памяти, хранящейся в развивающихся клетках, она не только растит и кормит личинку, но и формирует ее будущий поведенческий облик. Разумеется, события развиваются на бессознательном, то есть отлаженном до автоматизма уровне, но этот уровень имеет черты изумляющего нас совершенства.

Придав личинке после “обстрела” ее регуляторных центров развития веществами-управителями нужный ход метаболизма, пчела-кормилица достигает многого. Личинка, претерпев повторную смерть и воскресение в котле метаморфоза, является на свет именно тем насекомым, которое поведет себя так, как “принято” в доме, который взял ее на воспитание и “службу”.

Аналогичную операцию со своими плененными куколками, очевидно, проводят и “амазонки-рабовладельцы”. Докармливая в своих гнездах “пленниц”, они пробуждают в них “голос” поведения того далекого общего предка, который звал всех муравьев трудиться, а не изощряться в формах паразитизма и присвоения чужого труда. У таких муравьев не будет враждебности к новым хозяевам.

Однако порабощенные муравьи и их куколки также пахнут и выделяют вещества, способные открывать наследуемый “банк рефлексов”. У общественных насекомых — постоянный двусторонний обмен веществ, и “амазонки” получают возмездие: на их позднее сформировавшиеся инстинкты накладываются “обертоны” поведения, пробуждаемые к жизни уже психогенными веществами “рабов”. “С кем поведешься, от того и наберешься”, — эта пословица в применении к общественным насекомым отражает уже не аллегорическую, а вполне конкретную ситуацию. Для “амазонок” она звучит предостерегающе. Действительно, рефлексы лихих налетчиков от “деморализующего” запаха “рабов” начинают сбиваться, возникает “поведенческий шум”, синхронизация действий нарушается, и семья в итоге обнаруживает явные черты рассогласования и деградации, И в муравьином царстве эксплуатация, значит, не проходит бесследно для эксплуататоров.

Пчеловод-практик, зная эти законы, должен удвоить и утроить внимание к лучшим семьям пасеки, размножая их целыми роями и отводками, то есть сбалансированными по возрастному составу пчел частями семьи. Попытки же улучшить семьи простым подсаживанием в них маток, выведенных в хорошо зарекомендовавших себя в работе семьях, полного успеха не дадут: “хорошие” задатки генотипа их яиц окажутся “смазанными”, или экранированными, “настройщиками” фенотипической наследственности — пчелами-кормилицами.

Биологическая роль пчел-кормилиц в семье велика. Проявления ее разнообразны. Они могут заставить личинки кавказских пчел, “покопавшись” в хранилищах их породной памяти, “вспомнить”, как следует печатать мед в манере воспитавших их среднерусских “нянек” либо привить свойственные семье-воспитательнице трудовые навыки (причем, как с лучшей, так и с худшей стороны). “Няньки” при необходимости способны из молодой личинки “вылепить” и совсем другое существо. Меняя таинственную палитру веществ-управителей в своем корме, они в состоянии направить развитие личинки по “королевскому пути”. Такой личинке, ставшей уже куколкой, не надо будет томиться в замурованной ячейке долгих 12 дней прежде, чем выйти на свет неполноценной самкой — обычной пчелой-работницей, удел которой — лишь труд и самопожертвование. Через 8 дней эта царственная особь покинет восковую келью вполне созревшим насекомым, имеющим изящное и продолговатое тело. Это тело их “царицы”, или “королевы”, как ранее называли пчелиных маток. Судьба ее будет совершенно отличной от доли остальных членов колонии.

Наблюдая такую колдовскую магию пчел-кормилиц, спрашиваешь себя: “Неужто еще нужны другие свидетельства о степени власти нераскрытых химических тайн их корма на взращиваемые поколения пчел?” На фоне этих достижений наш опыт с кормлением в домашних условиях волка и его приручение выглядят удручающе примитивными, поскольку исполняются на полностью пассивном по отношению к “волчьему генофонду” уровне.

Не приходится сомневаться, сколь захватывающие перспективы открылись бы перед человеком, если бы он смог найти вещества, влияющие на считывание информации с необъятных записей генома. Выращенный в домашних условиях волк уже не стал бы “смотреть в лес”, а сила и крепость диких родственников наших домашних животных дополнились бы их более миролюбивым и покладистым характером.

Таким образом, в семье пчел мы видим и слышим не только тысячеголосую и слаженную музыку поведения, но и гармоничное “звучание” наследуемых свойств. В роли дирижера оркестра выступают пчелы-кормилицы, управляя им посредством волшебной палочки веществ типа феромонов и подобных им соединений. Выявить и синтезировать такие вещества и для управления наследственностью других видов — увлекательная и многообещающая задача химиков.

ИЗБЕЖАВШИЕ РОКА

Короткая память роевых пчел. — Приговор пчелиной бухгалтерии. — Стратегический козырь пчеловождения.

Еще один интересный факт из жизни пчелиной семьи связан с роением. Когда отзвенят мгновения пчелиного праздника, гудящее облако роевых пчел, стихнув, стягивается тяжелой темной гроздью и прикрепляется к ветвям дерева или к воронке-ловушке.

И снова загадка. Час или два провисев неподвижной массой, рой пчел полностью “забывает” место прежнего жительства. Если пчеловод проявит расторопность и соберет рой раньше, чем тот ускользнет по ему одному лишь ведомым дорогам, то сможет разместить переселенца в любой точке пасеки. Улей с роем можно поставить совсем рядом с материнской семьей, только что выполнившей долг размножения перед пчелиной популяцией. И даже такая близость к “родным пенатам” не грозит слетом пчел на старое место. Устроившись в новом гнезде, пчелы роя первым делом совершат ориентировочный облет, тщательно “снимая координаты” нового места жительства. Среди них окажется и немалая доля “старожилов” из материнской семьи, примкнувших к рою в самый последний момент формирования его “походных порядков”. Они-то уж прекрасно помнят месторасположение своих ульев. Можно поставить нехитрый эксперимент. Во время активного лёта семьи сдвинуть ее жилище чуть в сторону. Возвращающиеся с поля фуражиры начнут приземляться на место бывшего расположения летка с точностью до нескольких сантиметров. Память в этом отношении у них безукоризненна. И вдруг ее “как отшибло”. Присоединившись к рою, уже опытные пчелы-фуражиры предают забвению “все, что с ними было”. Как это понять? Повисев со своей роевой дружиной каких-то 1—2 часа, пчелы как по договоренности “сжигают все корабли” своей старой памяти, показывая на новом месте жительства несравненный даже для самих пчел всплеск трудовой активности. “Роевая энергия”, как говорят про подобное состояние пчеловоды, есть высший стандарт ее рабочей деятельности. Примерно с такой же активностью семья включается в работу после зимовки, стремясь как можно скорее восстановить поколебленные зимними испытаниями силу и запасы. И после зимовки пчелы практически полностью забывают место старой стоянки, и улей с любой семьей, не опасаясь слета, можно поставить на какой угодно участок пасеки. Здесь мы, люди, можем понять пчел: за долгих 5— 6 месяцев зимнего сна они, конечно, все забудут, ведь их летний срок жизни в 3—4 раза короче. Если забывчивость зимующих пчел можно объяснить с человеческих позиций, “то, как быть с мгновенной забывчивостью роевых пчел? Не договариваются же они, в самом деле, уже не летать туда, куда только что летали? Такое “очеловечивание” пчелиных поступков означало бы, что мы в них явно ничего не поняли.

И все же ситуация не кажется столь безнадежной для понимания, если мы вспомним про способность пчел корректировать поведение при помощи веществ-феромонов. Когда рой собирается в единый клуб, пчелы усиленно распространяют запах так называемой Насоновой железы, который служит целям агрегации, или самосборки отдельных особей в группу. Запах пчел достаточен для стягивания их в группу, но сама по себе такая группа — крайне нестойкое образование. Оно будет закреплено лишь в том случае, если в нем окажется матка, которая, в конечном счете, и присоединяется к рою. Матка выделяет уже те вещества, которые не способна произвести ни одна другая особь в семье. Запах 9-окси-2-деценовой кислоты и других сопровождающих компонентов маточного вещества окончательно стабилизирует рой, и он, как говорят пчеловоды, успокаивается. И одновременно переводит в каждой пчеле, вдыхающей аромат роения, указатель считывания программ с ее генетической “шкатулки записей” на “тотальное забытье прошлого”.

Стирание памяти на место у роевых пчел не носит, однако, необратимого характера. Достаточно из роя убрать матку — источник “веществ забвения”, как оставшиеся без надежды на новую жизнь пчелы распадающегося роя начнут что-то вспоминать, и, покружив в растерянности вокруг прежнего места сбора, лягут на “обратный курс” к хорошо им знакомым материнским ульям.

У пчел с их гибкой, а порой и сверхкороткой памятью, явно нет “комплексов поведения”, которые свидетельствовали бы об утрате адаптивности, то есть гибкости в приспособлении к окружающей среде.

Вещества, которые выделяют и которыми обмениваются между собой различные особи семьи, включая ее “молодь”, способны вызвать и другие необычные эффекты.

Мы уже писали про отчетливо наблюдающиеся в семье эффекты омоложения “поживших” особей. Это происходит, например, перед зимовкой, а также в тех случаях, когда пчелы вдруг лишаются “законных” кормилиц. Семья, оказавшись в таком положении, чтобы не погибнуть, вынуждена включать свои “стратегические резервы”, привлекая к обязанностям “нянек” пчел более старшего возраста, в том числе и тех, которые уже трудятся на последней кромке пчелиного века — сборе нектара и пыльцы. Им-то и возвращаются функциональные свойства пчел молодого возраста.

У таких особей вновь набухают и начинают продуцировать молочко глоточные железы, просыпается и давно уснувшая тяга к белковой пище — перге. Возродившись при помощи этой пищи, пчела сходит с ленты конвейера, который мчал ее к неизбежному концу и через несколько дней сбросил бы с окончательно истрепавшимися крылышками на разноцветный ковер медоносных трав.

Что за неведомые ключи, которыми семья пчел открывает пока еще темный для нас “ящик времени”, даруя отдельным своим членам милость возвращения в юность?

Если мы начнем “входить” в эту проблему, то уже на первых шагах обнаружим любопытный факт: у пчел, как и у других общественных насекомых, вполне четко прослеживается “элитарность”, как можно назвать уровни, или круги, биологической предпочтительности. В первом круге находятся особи, непосредственно включенные в воспроизводительный цикл семьи. Резец времени, ставящий на любом организме свои необратимые зарубки, долго не решается коснуться тел этих “избранных”. Постоянно слизывая выделяемые личинками вещества и кормя их своим собственным молочком, пчелы-кормилицы образуют с ними как бы единую физиологическую цепь. Результат такого единения не замедлит сказаться и на более старых пчелах, возвращенных к обязанности “нянек”, приближая к ним время, казалось бы, навсегда ушедшей пчелиной юности.

Личинкам приходится двигаться в обратном направлении по лестнице времени — к созреванию и зрелости. И вот наступает срок, когда отродившаяся пчела уже сама кормит личинку. Спадает еще один листок пчелиного календаря. Властная сила вспыхивающих в ней велений уводит насекомое к новым заботам и видам деятельности. И не вольно ему задержаться на одной из них. Когда выдающаяся австрийская исследовательница Анна Маурицио вынудила пчел-кормилиц к продолжению их занятий, результат оказался неожиданным: срок их жизни стал резко сокращаться. Биологически активные вещества, которые ранее стимулировали жизнедеятельность, теперь словно бы “опаляли” их, ускоряя приближение рокового срока.

В “бегущую по волнам времени” пчелу вправлена, невидимая, но повелевающая программа сменяемых форм деятельности. Нарушить, отступить от нее семья может лишь в исключительных случаях, которые грозят ей гибелью.

Особую опасность для выживания пчел несет зима, но холодный период — это и тотальный отдых для всех членов семьи. Никуда и никому уже не надо спешить — все работы в улье прекращены, выгнаны не способные трудиться трутни, и даже матка перестала придирчиво осматривать ячейки перед тем, как оставить на их донышке очередное яичко. Семья вышла из временного круга сезона, циклы которого вынуждали ее максимально прилаживать к ним свои собственные, внутрисемейные. Не столь жесткими стали требования и к биохимической и поведенческой синхронизации отношений между различными особями и у пчел отключаются программы сменяемых форм деятельности.

Следствие? Самое удивительное. Как по взмаху волшебной палочки, управляющей временем, которой владеет семья, срок жизни каждой особи делается равновероятен!

Это не укладывается ни в какие наши прежние представления, но знаменитые опыты Анны Маурицио показали, что на ожидаемый срок жизни пчел в семье, готовящейся к зимовке, не сказывается прямо ни время ранее прожитой жизни, ни характер и интенсивность исполненных ею работ.

Что же происходит в семье, изготовившейся прожить без восстановительной “подпитки” новыми поколениями целых полгода, хотя срок жизни летнего поколения чуть более одного месяца?

Прежде всего, в семье исчезают невидимые, но реальные грани, разделяющие всех особей колонии на два круга биологической значимости — круг “приходящих” и круг “уходящих”, соотношение между которыми определяет либо рост семьи и ее размножение, либо наоборот, — уменьшение ее силы и стабилизацию.

Ранее я вывел формулу, определяющую срок жизни пчел (П) через функцию двух других параметров: общую численность семьи (А) и суточный темп яйцекладки матки (Я):

Из нее следует, что срок средней продолжительности Жизни пчелы находится в обратно пропорциональной зависимости от интенсивности яйцекладки матки. Матки откладывают максимальное количество яиц во время подготовки пчел к роению и взятку, и в это же время движется к своему минимуму и средний срок жизни пчел. Он еще более укорачивается, когда в семье начинается поголовная “мобилизация” на медосбор, и в поле раньше обычных сроков устремляются тысячи молодых пчел на работу, где коса времени собирает особенно богатую жатву.

Однако в семье, готовящейся к зимовке, яйценоскость матки падает до нуля (Я-МЗ) и, следовательно, согласно выведенной формуле, продолжительность жизни устремляется к своему максимальному значению.

Действительно, накануне зимовки в семье наступают серьезные изменения. Стабилизируется возрастной состав, исчезают “элитарные” различия — “кто и когда родился и что делал ранее”, все становится единым и все члены семьи становятся “долгожителями”. Они проживут теперь в 5—6 раз дольше своих сестер, век которых пришелся на летнее время. Все силы семьи направлены к единой главной цели — выживанию до прихода первых благодатных дней нового сезона. И тогда нацеленным “на вечность” зимним пчелам вновь придется очнуться от своей безвременной летаргии. С первым отложенным маткой на донышке пчелиной ячейки яичком щелкнет незримый включатель Времени и вновь задвижутся ленты пчелиного конвейера, которые понесут пчел по предначертанным им путям. И на самых медленных из них, движение которых еле различимо, окажутся избранные особи пчелиного царства — матка и трутни.

Эти особи — в центре магического круга биологической предпочтительности и приоритетности. На них не взведен “курок” оружия запрограммированной или “генетической смерти” и именно в этом случае особенно отчетливо проявляется иерархичность в биохимических и поведенческих программах у высокоразвитых организмов и их сообществ. Матка, казалось бы, работает на износ, подобной нагрузки не несет ни одна другая особь в улье. За сутки она способна отложить яиц массой в 200—300 мг и более, что превышает массу ее собственного тела.

Несмотря на необычайно интенсивный обмен веществ, не известный среди других высших животных, “королева” улья живет 5—7, а иногда и более лет. Это в 50—60 раз превосходит срок жизни летней пчелы, которую мы также не можем упрекнуть в бездеятельности, но вынужденную мчаться по гораздо более скоростной ленте пчелиного конвейера.

Ничто не угрожает и здоровью трутня, и в нем вряд ли слышны отрешенные стуки времени, напоминающие ему о его обреченности. Но где-то рядом движется другая — самая властная лента временного конвейера — сезонных циклов развития семьи в целом. Именно она — главный корректировщик всех событий в семье, поскольку семья не властна над законами, по которым течет жизнь в среде ее обитания.

И эта соподчиненность частного целому кончается трагически для трутня. Он нужен семьям лишь на короткое время, когда массово выплаживаются новые матки, и нужно, состязаясь с конкурентами, настичь их в голубых просторах неба, осуществляя миссию генетического обновления пчелиного рода. И вот лето уходит. Что делать пчелам с этим, еще одним кандидатом на пчелиное бессмертие?

Трутень увесист, много летает и много потребляет пищи. И все это совсем некстати. Матки, которых он должен был настигать, уже “остепенились”, став признанными “королевами” своих семей. Семья же, где прижился трутень, выходит на предзимний режим строжайшей экономии. Приговор “пчелиной бухгалтерии” безжалостен: трутень становится нетерпим в улье. И вот в день, когда курс на экономию окончательно возьмут и растения-медоносы, перестав наполнять нектарники цветов сахаристой влагой, пчелы приступят к решительным действиям по ликвидации “расходной статьи”.

Каждый год пчеловоды наблюдают жестокие картины изгнания цветущих от избытка здоровья самцов пчел, застывающих от голода и холода на траве, совсем невдалеке от столь гостеприимного для них ранее летка родной семьи.

О чем это говорит человеку, привыкшему идеализировать “социальный статус” и порядки в семьях пчел? Чем “провинились” трутни перед семьей, если они не созданы для какой-либо работы и не приучены к ней?

Природа молчит, да и наука, кажется, бессильна что-либо сказать о такой странной “логике жизни и смерти” в высокоразвитом сообществе пчел, обрекающих невинных па безоговорочную жертву.

Автор, пораженный и смущенный решимостью пчел, подумал об “обертонах каннибализма” в их поведении и отступил как-то от принятой традиции. На зиму были оставлены не рекомендуемые инструкциями 20— 25 кг меда, а килограммов 35—40 и более. Знакомые пчеловоды дивились такой неразумной щедрости, но у пчел, не обеспокоенных проблемами экономии, не “ожесточилось сердце” и не пробудились к жизни каннибальские инстинкты изгнания и избиения “своих”. И уже не первый год в сильных и столь щедро обеспеченных медом семьях остается на зиму какое-то количество трутней.

Трутни вдруг обнаружили ранее не замеченные у них черты “джентльменского поведения” — основная их масса без излишних эксцессов с пчелами как-то сама покидает ульи, не перевозбуждая своим присутствием чувствительные центры пчелиной бухгалтерии.

Закономерности, определяющие смены фаз и сроки жизни отдельных особей в семье пчел, важно учитывать в практической деятельности. Одно из уязвимых мест в конструкции рабочей пчелы — ее крылышки. Именно они раньше всего изнашиваются в полетах и поэтому пчел, собирающих семье дань с цветущей флоры, ставить на режим максимального восстановления бессмысленно. У них все равно раньше износятся “узлы” летательного аппарата.

В такое же положение попадают иной раз и млекопитающие. В практике овцеводства бывают случаи, когда овцы, содержащиеся на скудном пастбище, за 3— 4 года “съедают” свои зубы, обрекая себя, по сути, на голодную смерть, хотя во всех остальных отношениях они остаются практически здоровыми животными. Если такую обеззубевшую овцу продолжать кормить пищей, не требующей разжевывания, то она проживет еще несколько лет, удваивая отведенный природой срок жизни. И здесь животное, находясь в естественных условиях, погибает раньше, чем “сдаст позиции” его общий иммунитет.

У семьи пчел, развивающейся в нормальных условиях, такой наиболее “жизнеопасной профессией”, как установил английский исследователь Риббэндс, является лётная деятельность. Ситуация с крылышками здесь повторяет “зубную проблему” овец. Именно поэтому пчел важно всячески оберегать от преждевременных и бесполезных полетов за скудной данью растений в маловзяточный период.

К сожалению, неискушенные пчеловоды, наоборот, часто понуждают их к этому, но радость от внешне эффектной работы таких семей может оказаться преждевременной: осенний осмотр не обнаруживает приятного соответствия лётной активности с накопленной продукцией. Причина та, что искусственно усиленный лёт семьи не был приведен в соответствие с нектаровыделением растений: лётные пчелы не успевали за отведенные им на рейс 40—50 минут набрать корма значительно больше, чем брали с собой в путь. Но каждый день они оставляли в поле примерно пятую часть своего лётного состава. Семья пчел напряженно работала, восстанавливая ежедневные потери в “наличной силе”, активно летала, чтобы кормить прожорливых личинок, пчеловод радовался ее интенсивной деятельности, но результат оказался ниже ожидаемого уровня.

Такие излишне “суетливые семьи” встречаются на каждой пасеке, и дело не только в искусственной и ненужной стимуляции их лёта, на которую иногда соблазняются пчеловоды, но и в нарушении человеком другого правила — обеспечения семей в любой период сезона обильными запасами корма. Эти запасы избавляют семью от беспокойных и преждевременных поисков источников нектара, сберегая ее силу к решающим дням сезона. Тогда массово расцветшие растения-медоносы сами “пригласят” сборщиц ароматом обильно выделяемого ими сладкого продукта, и нерастраченная сила семей за считанные дни превратится в вожделенную тяжесть переработанной и законсервированной продукции.

Не экономия, а щедрость в кормах для пчел — главный стратегический козырь грамотного пчеловода.

ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ АККОРД.

Итак, мы приблизились к концу наших очерков, где стремились как можно реже покидать мир пчелиной семьи с ее заботами и взаимоотношениями с флорой. Мы поневоле часто обращались и к миру человека, через линзу восприятия которого и описывались “герои” нашей книги. “Человек — это мера всех вещей”, — говорили древнегреческие мудрецы, и, описывая один из наиболее поэтических уголков природы — пчел и цветущие растения, мы невольно “мерили собою”, своими мыслями и предмет нашего внимания. Однако, измеряя мир своими мыслями, человек реально меняет его своей деятельностью. Особенно он преуспел в этом в последние века.

Овладев веществом и создав фундамент своей цивилизации, человек необычайно упрочил свое положение среди других видов нашей планеты. Обретя силу и могущество, он, тем не менее, обнаружил, что они одни не решают всех его проблем. Более того, практика показала, что злоупотребление силой может ухудшить его положение: мир природы — един и любое сильное воздействие на нее рано или поздно возвращается бумерангом. Если это воздействие — тотальная борьба, бумеранг возвращается тотальным контрнаступлением. Свидетельство чему — натиск вредителей сельского хозяйства, реванш микроорганизмов, “освоивших” антибиотики, эрозия почвы за ее неумеренную распашку.

Человек “отвоевал” у природы многие ее участки и сферы, потеснил тысячи видов, заодно стерев многие из них вообще с лица нашей планеты, а теперь горестно скорбит о загрязненном и скудеющем мире, виня химиков и инженеров, саму цивилизацию, которую построил своими собственными руками. Мир  для человека сузился, потому что слишком расширился он. Дальше расширяться, используя прежние методы, стало опасно: человек слишком много замкнул на себе отрицательных связей. Предотвратить их действие, призвать к своей судьбе новую экологическую эру, эру разума, или ноосферу, как нарек ее провозвестник наш великий соотечественник академик В. И. Вернадский, можно лишь одним путем — не противопоставления себя природе, не постоянной борьбы с ней и не пассивной охраной, а активным сотрудничеством, способствующим эволюции и рождению наиболее прекрасных ее форм.

И природа не замедлит откликнуться, она сама нам метит вехи этого пути.

Все еще бродят по лесам и лугам дикие животные, опасаясь друг друга, нападая на слабого, не щадя заблудшегося и оступившегося, стремительно и безмерно размножаются фитофаги — вредители и паразиты созидающих растений, но зорко следят за ними их вечные “контролеры” — энтомофаги, и лишь насекомые, связавшие свою судьбу с эволюцией цветковых растений, словно бы выключены из этих антагонистических кругов. С каждым новым циклом бегущих лет они медленно, но неизменно, в сотворчестве с растениями украшают и разнообразят наш мир, наполняя его новыми красками и ароматами, очертаниями нежных от росной влаги и проглянувшего солнца цветов.

Какой ненавязчивый и влекущий в будущее символ!

И еще более крепнет у человека убежденность в преодолении своих трудностей, когда он знакомится с миром удивительных созданий природы — медоносных пчел. Они, правда, очень малы по сравнению с человеком, и издаваемые ими звуки, позы, танцы пока мало понятны и различимы нами, но результаты их совместных трудов — совершенные постройки и продукты всегда заставляли человека задуматься и изумиться, унося его за пределы повседневных забот и беспокойств.

Стремителен бег науки, и все более полнится поток накапливаемых ею знаний. На этом фоне немалым и во многом еще загадочным островом выглядит жизнь крупнейших социальных комплексов нашей земли — сообществ муравьев, пчел и термитов. Давно миновав фазу “социального взрыва”, они достигли многого: выработали и отладили механизмы, направленные на сохранение единства и целостности их колоний, максимальную слаженность и эффективность в заготовке пищи, строительстве и обороне. Они создали разнообразные формы своего “сельского хозяйства” и владеют  многими тайнами управления наследственностью.

Лишь сравнительно недавно вступив на путь социального развития, человек может немало позаимствовать из опыта их жизни, даже, если не будет ставить себе более сложных и мучительных вопросов: есть ли у них формы разумной деятельности, кто управляет семьей, как наследуется приобретаемый опыт поведения?

Эти вопросы интересны и рано или поздно также будут решены человеком, но уже сейчас мы видим, что чудо пчелиной семьи и их собратьев по общественному труду — шмелей, ос, муравьев и термитов — все оно покоится на том едином, что свойственно им всем: коллективном труде, немедленной готовности каждой особи ответить на общественный стимул, полном отсутствии каких-либо эгоцентрических побуждений. Они бы могли только разрушить эти сообщества, и предпочитающие индивидуальный образ жизни так и остались бы одиночными пчелами, роющими свои глубокие норки вдали от праздничных и шумных пчелиных ульев.

Две такие разные формы организации жизни, а вот эволюция оставила на Земле их обе. Человек уже многие века не только с радостью вкушает мед, но и с все большим вниманием присматривается к необычной жизни пчелиной семьи, стремясь со свойственной ему сметливостью и практичностью усмотреть полезное и, испытав его, применить затем в своей собственной.

Человек стремительно приближает то время, когда, познав законы природы и записав их в своих энциклопедиях, будет пользоваться ими как медицинскими атласами, превратившись в доброго эскулапа. Тогда гомо сапиенс сможет не только излечить любого из “братьев меньших”, но и остановить смертоносный бег пустыни, отвести разрушительную волну стихни, “отремонтировать” целый биоценоз или пейзаж, украсив и преобразив его творениями своего искусства и природообразной техники.